Семь цветов радуги - Страница 142

142

— Смешной вы, Тимофей Васильевич, — Стеша всегда называла его по имени-отчеству. Сейчас она говорила с ним снисходительно, пряча грустную улыбку.

«Бывают ошибки и у мужчин, — думала девушка, чувствуя свое превосходство. — Умный он парень, а ничегошеньки не понимает».

— Вы говорите, десять человек в лаборатории! — Стеша прищурила и без того узкие глаза. — Да у меня людей сейчас больше, и не только на кок-сагызе. А вот все эти поля! — Она указала на желтые квадраты каучуконосных одуванчиков, розовые — гречихи, лиловые — медоносной травы фацелии, зеленые — конопли, кукурузы, люцерны. Десятки трав, злаков, технических культур. — Да разве эти поля, — говорила Стеша, — не лаборатория? Только так я к ним и отношусь… Простор я люблю, Тимофей Васильевич, — вздохнула она. — Никифор Карпович, Ольга и вся наша бригада научили меня видеть в своем труде такую широту, такое приволье, аж голова кружится…

Стеша помолчала, подтянула выше рыженькие косички и, задумчиво глядя на пересекающиеся линии полезащитных полос, каналов, заговорила снова:

— Девчонкой я хотела быть летчицей, парашютисткой. Ездила в город с вышки прыгать. Боязно, закроешь глаза и бросаешься вниз. Сердце будто навсегда останавливается. — Она прижала руки к груди и зажмурилась. — А потом смотришь вверх и не веришь, что это ты спрыгнула… — Блестящими глазами она посмотрела на Тимофея. — И вот приняли меня в комсомольскую бригаду, научили видеть каждую вещь по-новому. Полюбила я свой колхозный труд.

— Показалось мне тогда, что в каждой затее, в каждом опыте я вместе со всеми прыгаю, но уже не с вышки, а с самолета. Очень боязно: вдруг ничего не получится? Разобьешься и не встанешь. Но уже не с закрытыми глазами я делаю этот прыжок, не знаю, хорошо ли так сказать… — она робко улыбнулась, прыжок в будущее. Потому что не только по мелочам, по приступкам мы должны идти к завтрашнему дню, о чем я давеча говорила. Правда, я стараюсь не рисковать, вижу все впереди, продумываю каждую мелочь. Я боюсь ошибиться, подвести своих ребят, своих колхозников. Я точно рассчитываю каждый опыт. Но все-таки останавливается сердце, как и на вышке…

— В любом институте, когда творишь, выдумываешь новое, так же чувствуешь, — возразил Тимофей. — Можешь представить себе такой же стремительный прыжок, как вы правильно сказали, в будущее.

— Вот вы говорите, Тимофей Васильевич, об институте, — Стеша нервно взмахнула рукой. — Значит, ехать в город… А зачем? Я не вижу сейчас разницы между любым городом и нашим агрогородом, который строится. Что мне искать даже в областном центре, когда этой осенью у нас в Девичьей поляне организуется опытная станция института каучуконосов? Лучшего мне на надо. К нам приедут ученые. Я думаю, что не только селекционеров, мичуринцев и вообще работников сельского хозяйства могут привлекать колхозные поля. Ой, как нам не хватает инженеров!

— Механизаторов, — подсказал Тимофей, смотря на мелькающее перед глазами колесо мотоцикла. Он с горечью думал, что его профессия не нужна в Девичьей поляне. Не открывать же здесь исследовательский институт по разработке разных автоматических приборов для метеорологии!

Стеша понимала, что происходит сейчас в душе Бабкина. Это ее радовало. Значит, действительно Тимофей Васильевич к ней по серьезному относится, если вдруг загрустил.

Однако жалостливое Стешино сердце не выдержало. Настроение Тимофея передалось ей. Так, в общем молчании, они дошли до Девичьей поляны.

…Еще издали Вадим увидел «нарисованную мечту» Копытина. Все было почти таким же, как на театральном занавесе летней сцены.

Черепичные крыши с узорами блестели на солнце, часть черепицы была покрыта глазурью. Дома радостные, с расписными крылечками. Широкие сплошные окна тянулись чуть ли не по всему фасаду. Террасы были обвиты плющом и, кажется, актинидией — странным растением, которое впервые встретил Вадим на домике Ольги.

«Ясный город», — подумал Багрецов.

Ясное небо бескрайним прозрачным куполом светилось над Девичьей поляной.

Вадим взял Бабкина под руку. Ему хотелось вместе пройти по улицам, но Тимофей вдруг сослался на головную боль и торопливо направился к дому для приезжающих. В колхозе еще два года тому назад построили эту гостиницу.

Антошечкина проводила Бабкина понимающим взглядом и молча села на мотоцикл. Она нервничала и долго не могла включить зажигание. Наконец мотор затрещал, и мотоцикл помчал Стешу по асфальту Комсомольской улицы.

Остался Багрецов в одиночестве на площади имени Ленина. Здесь строилось вовсе здание — Дом сельскохозяйственной культуры.

Неподалеку высились стройные колонны клуба. Они поддерживали балкон с узорчатой балюстрадой. Балкон опоясывал все здание. Наверное, сюда выходили люди из зрительного зала во время антрактов.

Поднявшись по мраморной лестнице. Багрецов остановился на верхней площадке перед дубовыми дверями с бронзовыми украшениями.

Отсюда он посмотрел вдоль улицы — и от неожиданности протер глаза.

Только что рядом с клубом стоял небольшой деревянный домик. Возле него несколько минут тому назад суетились строители. И вдруг сейчас ни людей, ни этого бревенчатого здания не оказалось на месте. Похоже на то, что оно растаяло, испарилось…

Нет, конечно, этому не мог поверить Вадим. Теперь он уже не восемнадцатилетний юнец, чтобы, как три года тому назад, замирать перед чудесами. Сейчас он скептически оттопыривает нижнюю губу при встрече с необыкновенным.

«Да и чудес не может быть, — равнодушно подумал Вадим. — Сгоревший Тимкин картуз не в счет. Все это вполне «по-научному», как часто говорил Сережка Тетеркин».

142