Семь цветов радуги - Страница 157

157

Бабкин невольно улыбнулся, узнав в этом движении прежнего пастушка Сережку.

— Вот вы смеетесь, — укоризненно заметил Сергей. — А я думаю, что вся эта наука пойдет по-новому. Изменится погода в Девичьей поляне, в других колхозах, во всей области… Во всей стране! И тогда откроется новая наука о том, как человек делает новый климат. Придется менять учебники географии. Ну вот, скажем, писали раньше, что в нашей области климат сухой, конти-нен-тальный. А теперь кругом вырастут леса да сады, пройдут здесь каналы да заработают дождевальные машины. И напишут тогда ученые, что климат здесь теплый и влажный.

— Если не станет лениться заведующий погодой, — с улыбкой вставил Бабкин.

— Конечно, — вполне серьезно согласился Сергей и продолжал: — «Зима в области, благодаря наличию специальных установок, длится не пять месяцев, а всего лишь три!» — так будет сказано в учебнике.

— Я и не знал, что ты стал таким мечтателем, вроде моего друга, — не скрывая своего удивления, заметил Тимофей.

— Вот попомните меня! — убежденно сказал Тетеркин. — Здесь, около Девичьей поляны, будет построена станция для управления всей погодой района.

— Ну, хорошо, — с коротким смешком заметил Тимофей. — А тебя назначат директором.

Ему был неприятен этот разговор. К чему выслушивать пустые Сережкины вымыслы? Он сам мечтал о том, чтобы в Девичьей поляне открылся исследовательский институт. Больное место затронул Сергей… Довольно!

Бросив последний взгляд на белую полосу, которая сейчас казалась розовой в лучах угасающего солнца, Бабкин молча направился к мотоциклу.

Опять и опять бродил Багрецов по новым улицам Девичьей поляны, по улицам агрогорода, который, как сказали Вадиму, скоро будет носить совсем иное название.

Зелень садов и парков. Небольшие домики с белыми переплетами террас, выглядывающие из молодой поросли будущих липовых аллей. Стадион и «Зеленый театр», где у входа стояла прекрасно выполненная бронзовая статуя Маяковского. Поэт как бы приветствовал идущих ему навстречу читателей.

Только вчера состоялся вечер, посвященный творчеству Маяковского. Багрецов с завистью слушал Антошечкину: она прекрасно и так проникновенно читала главы из поэмы «Хорошо!». Бедному Вадиму, успешно выступавшему с чтением этой же поэмы на студенческой олимпиаде, нечего было и думать выступать после Стеши. Хорошо, что вовремя заболело горло. Можно было отказаться, а то ушел бы со сцены под стук своих каблуков.

— Надо мною
небо
синий
шелк.
Никогда
не было
так
хорошо!

сипло продекламировал Вадим и безнадежно махнул рукой.

«Куда мне до Стеши!.. Она читает так, что видишь этот синий небесный шелк. Будто не темное ночное небо раскинулось над головой, как это было вчера в «Зеленом театре», а сразу засиял ослепительный день».

И кажется восторженному юноше, будто по улицам новой Девичьей поляны ходит сейчас живой Владимир Владимирович и, четко печатая шаги на звенящих тротуарах, про себя повторяет еще окончательно не вылившиеся строфы новой поэмы. Поэмы о городе среди полей.

«Почему бы не назвать этот город, во славу лучшего советского поэта, подумал Вадим, — «Маяковск»? Хорошо звучит. Надо поговорить с Никифором Карповичем».

Багрецов переложил плащ на другое плечо и зашагал дальше. С Пионерской площади он вышел на улицу Ленина и свернул в переулок.

Здесь с длинной стальной рулеткой ходили строители. Намечались контуры завтрашней улицы.

Отечество
славлю
которое есть,
но трижды
которое будет.

Видно, навсегда в памяти Вадима остались эти стихи.

Он закрыл глаза. Нет, не хватало воображения, чтобы представить себе это будущее! Он почему-то видел его, как ослепительный фейерверк. Огненное колесо дождевальной машины. Медленно взлетающие холодные ракеты — Ольгины лампы. Больше ничего не мог придумать Багрецов.

А тут, как на грех, в узком переулке — груды кирпича, вырытые котлованы, где копошились голые по пояс люди, Вадиму говорили, что здесь будет проходить самая красивая улица в городе.

Попробуй представь ее! Она так похожа на все остальные. И на следующей улице Вадим видел только самое обыкновенное: больницу, ясли, детсад, девичьеполянскую библиотеку, книжный магазин. Еще дальше — ветеринарный пункт.

Здесь Вадим остановился, вспомнив, что Сима Вороненкова не раз приглашала его посмотреть ее хоромы. «Напрасно вы, товарищ Багрецов, — говорила она своим чуть слышным голоском, — напрасно мимо проходите. Наше дело особенное… тонкое. Без нас колхозницам не обойтись».

Вороненок, — ее и до сих пор все так величали (за глаза, конечно), нашла, наконец, свое призвание. Выбрала и она свой цвет радуги! Училась в городе, стала ветеринарным техником и вдруг заскучала. Оказывается, больных нет, редко когда в пустующих стойлах появится подходящий «научный объект», как говорит Сергей. Однако за последнее время Сима оживилась. По ее предложению в колхозе открыли зооферму. Купили тридцать черно-бурых лисиц; и теперь Вороненкова, как говорится, «по совместительству» осваивает новое хозяйство. За высоким забором построили несколько вольер и выпустили в них, прямо надо сказать, не особенно симпатичных зверьков.

В первые дни Симе приходилось лечить только свои искусанные пальцы. Ее питомцы не болели, плодились, исправно линяли и по своей невоспитанности больно хватали хозяйку за руку, когда она приносила им мясо.

157