Семь цветов радуги - Страница 2


К оглавлению

2

Просматривая в институте записи погоды, техники особенно тщательно следили за показаниями прибора для определения влажности воздуха. Этот прибор они монтировали сами, внесли в электронный прерыватель (основную часть конструкции) ценное усовершенствование. Однако лишь ранней весной и прошлой осенью прибор показывал кое-какую влажность. Едва же наступило лето, цифры, определяющие содержание водяных паров в воздухе, стали такими ничтожными, будто прибор положили для испытаний на горячую плиту.

И сейчас, в эту ночь, раскаленной плитой казалась земля. Она еще не успела остыть после дневного жара.

— Вон, кажется, огни зажглись, — сказал Вадим Багрецов, вглядываясь вдаль. — Пойдем на них…

— Не торопись, — как всегда важно возразил Бабкин. — Что бестолку ходить? Надо разобраться: может быть, это другая деревня?

Но Багрецов, размахивая руками, уже заскользил вниз по склону. Бабкин недовольно побрел за ним.

«Удивительное нетерпение, — размышлял он, стараясь не упасть и, главное, не потерять из виду товарища. — Парню уже восемнадцать лет стукнуло, а положения своего не понимает. — Бабкин недовольно досмотрел на длинную фигуру друга. — Ведь он же из Москвы приехал, можно сказать — «научная сила».

Тимофей невольно улыбнулся своему определению и сразу же, согнав улыбку с лица, представил себе, что вдруг кто-нибудь из колхозников узнает, как эти москвичи в трех соснах заблудились. Впрочем, даже и сосен здесь нет, заблудились в двух шагах от деревни.

Вадим Багрецов — бледнолицый, курчавый юноша в шляпе — никогда раньше не был в колхозе. Он сам признавался, что сельского хозяйства не знает, и видел трактор только в кино. Багрецова увлекали космические лучи. После того как ему удалось побывать в летающей лаборатории, он день и ночь мог вести разговоры о «мезотронах и варитронах». Что же касается Тимофея Бабкина, то случайное путешествие в летающей метеолаборатории, где он чуть не погиб от этих самых «варитронов», не вызывало у него особого желания к таким беседам.

Багрецов неожиданно остановился, снял шляпу и посмотрел на небо.

— Какие здесь неинтересные звезды. Маленькие и мутные, будто на них матовые колпаки надели. Разве такие мы видели на Кавказе? Помнишь, в прошлом году?

— Ну вот, — недовольно отозвался Тимофей. — Тебе здесь даже звезды не нравятся.

— Да и не только они, — признался Вадим. — Месяц жизни в этой деревушке меня тоже не очень привлекает… Засохнешь от тоски и безделья.

— Нас сюда не для тоски, а для дела прислали, — раздраженно заметил Бабкин.

— Ну хорошо, — согласился Багрецов. — Четыре раза в сутки мы будем проверять работу всех приборов, вести дневник, измерять напряжения и токи. Ну, а остальные двадцать часов чем ты будешь заниматься? Кузнечиков ловить на этой горе?

— Тут колхоз, найдется и для нас дело.

— Огороды полоть? — иронически спросил Багрецов.

— Хотя бы! — резко оборвал его товарищ. — Тебе полезно повозиться в земле. Не вечно витать в стратосфере. И вообще позабудь о всяких чудесах. Не здесь их искать.

Багрецов обиженно замолчал. Конечно, Бабкин прав. Какие уж тут чудеса! Завтра они зайдут к секретарю комсомольской организации колхоза, предложат свои услуги. Может быть, им поручат сделать доклад о международном положении или о каком-нибудь писателе, Маяковском, например. Его стихи Багрецов знает наизусть. «Конечно, космические лучи здесь вряд ли могут кого-либо заинтересовать…» — с грустью подумал Вадим. Но он не откажется и полоть, если это понадобится…

Зеленоватые звезды стали ярче, светлячками рассыпались по небосклону. Горизонта не видно; казалось, что звезды горели на земле. Одна из них, самая крупная и лучистая, хитро подмигивала Вадиму. Она становилась то голубой, то розовой, то красной, словно рубин. Вадим закрывал глаза — звезда исчезала, вновь размыкал веки, и она уже не та — горит холодным снежным блеском.


Запретить совсем бы
ночи-негодяйке
выпускать
из пасти
столько звездных жал,

размахивая руками, с чувством продекламировал Багрецов стихи Маяковского. Бабкин досадливо крякнул, и его друг снова замолчал. «Ну, и не надо, — решил он. — Разве этот тюлень разбирается в настоящей поэзии?»

Маяковского Вадим любил страстно и горячо. На школьных вечерах, в клубе он читал его стихи и гордился тем, что никогда не изменял любимому поэту. Никогда он не выступал со стихами, принадлежащими перу других стихотворцев.

Кто знает, может быть, в этом сказывалось своеобразное юношеское чудачество, но Вадиму казалось, что этим он нарушит слово, данное самому себе еще в школьные годы. Для него, кроме «дорогого Владим Владимыча», не существовало более близкого сердцу поэта.

Читал Багрецов неплохо, однако у юноши были нелады с произношением твердого «л». Сколько раз он давал себе зарок освободиться от этого недостатка, но никакие упражнения в технике речи ему не помогали. Кто-то сказал Вадиму, будто все это происходит оттого, что у него слишком короток язык.

Бабкин с этим никак не мог согласиться. Его друг часто бывал не в меру разговорчив, особенно если размечтается.


Скажи,
которая звезда,
и где
глаза пантерины?

шагая вниз по склону, громко вопрошал Багрецов.

Любитель путешествий и романтики, Вадим всегда испытывал влечение к неизвестному. Его волновала работа исследователя, открывающего неведомую пещеру, или необычайное поведение электронов в новом типе катодной лампы. Мало ли какие бывают на свете открытия!.. Багрецов любил технику, и, быть может, поэтому самым прекрасным из всего, увиденного в этих местах, показался ему ветряк на вершине холма. Остальное — голая, выжженная солнцем степь, потрескавшаяся от жары земля, знойное марево — лишь нагоняло на него тоску.

2