Семь цветов радуги - Страница 88

Здоровый парень, похожий на Буровлева, бил в барабан. А как он орудовал медными тарелками! Надо было видеть, чтобы оценить его темперамент и, главное, добросовестность.

Играть, так играть!

Вадиму казалось, что барабанщик готов был тяжестью своего тела в тонкий листок расплющить звенящую медь. Высоко приподнимаясь на носки, он вдруг падал вниз с крепко зажатой тарелкой в руке. Одновременно ударял в барабан, и тогда раздавался такой гром, что у далекой околицы глухая хозяйка Никифора Карповича испуганно крестилась.

Обладая хорошим музыкальным слухом, Вадим убедился, что оркестранты играют правильно, но уж очень стараются. Можно было бы и немного потише.

Сегодня в колхозном клубе «премьера». И актеры, и зрители взволнованы; причем актеры беспокоились за зрителей, — понравится ли им представление, а зрители еще больше волновались за актеров. Свои ребята, родные. Ну, как же за них не болеть? Шуточное ли дело, выходить перед всем народом?

Одна Стеша, как никогда, спокойна. Еще бы! Чего ей тревожиться? Роль свою она прекрасно знает, буквально со всеми запятыми. Правда, была у актрисы маленькая неприятность: опухоль от укуса пчелы разрослась; и главное — на видном месте, под глазом; Стеше пришлось ее сильно запудрить, но все-таки заметно. Актриса нет-нет, да и заглянет в зеркальце.

— Развели всякую фацелию возле моего кок-сагыза, — недовольно ворчала она на ребят из звена пчеловодов. — Эдак скоро на ихних пчел придется намордники надевать! Бросаются на людей, как бешеные.

Сегодня в клубе тематический вечер, посвященный Пушкину. Долго обсуждали, как его провести, и, наконец, решили так: после доклада учительницы Алевтины Максимовны Барышевой показать «Каменного гостя». Ничего, что уже кое-кто из колхозников видел его на генеральной репетиции. Спектакль пришелся всем по душе, они могли бы его смотреть не один раз. Потом кружковцы покажут «Скупого рыцаря» и в заключение — «Моцарта и Сальери». Креме этого, сверх программы молодые колхозные артисты будут читать стихотворения Пушкина и петь романсы на его слова.

Антошечкина, придерживая рукой шлейф своего черного атласного платья, поднялась по лесенке на сцену. Здесь, как всегда, перед самодеятельными спектаклями, Взволнованная и радостно приподнятая суета. Все бегают, снуют взад и вперед.

У кого парик не держится, кому в спешке не так приклеили усы. Лауре, которую играет Нюра Самохвалова, невзначай оборвали кружево на шлейфе. Со слезами на глазах она пришивала его.

Режиссер, он же заведующий клубом, в последний раз прослушал монолог Дон-Жуана. Парень, игравший эту роль, с тоской сжимал эфес деревянной шпаги и, хмуря намазанные брови, покорно принимал очередной выговор режиссера:

— Пойми, Тройчаткин, что ты не принц датский, а Дон-Жуан! — стараясь перекричать оркестр своим тонким голосом, надсаживался режиссер. — Чортом должен смотреть! Ну, глянь на меня по-настоящему, чтоб молнии из глаз выскакивали… Умоляю тебя, глянь!

Парень натужливо морщился, выпучив глаза.

— Ну, это уж слишком! — всплескивал руками режиссер. — Ты же не фашиста играешь. Тогда их еще в Испании не было… Страсти не вижу… Страсти!..

Оркестр устал. Трубачи, сняв мундштуки, стыдливо, за спиной, вылизали из труб слюну: поработать пришлось на совесть.

Стеша шептала слова своей роли. Мимо нее, как тяжелый громыхающий танк, пронесся Буровлев. На артисте болтались еще не закрепленные жестяные латы.

Каменный гость подбежал к ведру с водой и сразу припал к нему. Даже сквозь шум зала было слышно, как он жадно глотал. Казалось, что кто-то бил вальком по воде.

Антошечкина намеревалась сказать Каменному гостю, что такая подготовка излишня; во рту от двух слов, которые он должен высказать на сцене, не пересохнет. Не терпелось ей подшутить, но она вовремя прикусила язычок. Разве можно говорить под руку, ведь Буровлеву скоро выступать. Глядишь, он и эти два слова позабудет.

…Багрецов обогнул целый склад велосипедов. На них приехали артисты и гости. Навстречу технику, слегка покачиваясь, шел высокий парень. Руки его болтались где-то ниже колен. Сапоги щегольскими сборками спущены под самые икры. Брюки с напуском. На затылке крохотная кепочка, почти без козырька.

— Наше вам с кисточкой! — шутовски раскланиваясь, приветствовал парень москвича. — Главному инженеру почтение! Разрешите проздравить?

— Я вас слушаю, — Вадим сразу как-то подобрался и сделался суровым.

— Чего нас слушать? — Парень заложил руки в карманы и стоял перед Багрецовым, развязный и задиристый. — Мы люди неграмотные, неученые. Куды нам до городских. Они скрозь землю все видят.

Вадим нерешительно отступил. Парень, видимо, хватил лишнего. Что с ним разговаривать?

— А ты не пужайся, милок. Ответ перед всем обществом будешь держать. И передо мною, Лексеем Левонтьевичем Кругляковым, — парень нарочито коверкал язык, стараясь прикинуться темным, полуграмотным простачком. — Посулил реку, а чего дал? По-вашему, по-городскому — шиш! Дулю! — Он сложил три пальца и замахал перед носом техника. — Знаем мы ваши подходцы! Мягко стелете, да жестко спать. Химики-механики! — злобно говорил он. — Все на один лад! Сегодня орошение, завтра… електрическое удобрение, а потом, глядишь, и все нормы надо пересмотреть! Надо вам… Лексей Левонтьевич… на один трудодень в три раза больше выработку… Вот тебе и шиш!.. Вот тебе и химия!

Не знал Багрецов, что ему делать. На его счастье, мимо шла Анна Егоровна, медленно, не шелохнув плечом, будто несла в руках наполненную чашу. Симочка семенила рядом.